Из нигилизма — в негилизм
Лескову вообще по жизни доставалось и «справа», и «слева». Для «прогрессивных людей» он был мракобесом и консерватором, для реакционеров — опасным вольнодумцем, чья вера вызывала большие сомнения, а политическая позиция явно отклонялась от официоза.
Н.С. Лесков
«На ножах», публиковавшийся в журнале «Русский вестник» с продолжениями в 1870–1871 годах, сразу причислили к литературному направлению, ныне малоизвестному, — антинигилистической прозе. Достоевский с «Преступлением и наказанием» и «Бесами» тоже сюда же относился. Да и «Отцы и дети» Тургенева, с определенными оговорками — тоже. И тот же Лесков еще раньше, в середине 1860-х годов, отметился с романом «Некуда». Были там и другие авторы, менее известные. Само по себе появление такой литературной тенденции вполне объяснимо: раз в обществе есть нигилисты, раз они представлены и в литературном пространстве, значит, неизбежна и реакция. Не всем же нравился нигилизм.
«На ножах» — это в определенной степени постмодернисткий роман, наполненный литературными аллюзиями. Так, например, о Горданове говорится, что был он знаком с Базаровым и Раскольниковым, но первого счел слишком глупым для использования в революционной борьбе, а второго — слишком нервным. То есть Лесков вставил в свой текст героев актуальной, современной ему литературы.
Так вот, «На ножах», как мне кажется, не совсем вписывается в этот ряд. Лесков, конечно, нигилизму ничуть не симпатизировал, но в этом романе основная тема несколько другая. Не обличение нигилистических, а точнее сказать, революционных идей, а разговор о том, что произошло с повзрослевшими нигилистами.
А собственно, что произошло? Молодые люди со взорами горящими, мечтавшие о революции на рубеже 1850–1860-х годов, выросли, поняли, что никакой революции не будет, что общество слишком инертно, а лучшие годы молодости потрачены впустую. А значит, шут с ними, высокими идеями о благе человечества, нужно срочно наверстывать упущенное. То есть строить карьеры, обогащаться, срывать все возможные цветы удовольствий и так далее. Один из главных (и самых мрачных) героев «На ножах», Павел Горданов, сам для себя назвал эту новую жизненную установку «негилизмом» (тут тонкая игра слов, «нигилизм», от латинского nihil, ничто — это отрицание всяческих авторитетов, а «гиль» на сленге разночинцев того времени — глупость, непрактичность, безрассудство… таким образом, «негилизм» — это возведенный в абсолют прагматизм).
Титульный лист к изданию 1875 года
И вот эти молодые люди — ну, не совсем уже молодые, уже за тридцать — ринулись устраивать свои судьбы. Но в отличие от «системных» карьеристов своего времени, эталонных «молчалиных», уважавших закон и готовых десятками лет выслуживаться, у этих экс-нигилистов, а ныне негилистов отсутствовали любые моральные барьеры. В этом смысле они остались нигилистами, ничто для них не значимо — ни религия, ни государственный закон, ни то, что сейчас бы мы назвали «общечеловеческими ценностями». Поэтому с легкостью необыкновенной негилисты стали бандитами. Не примитивными разбойниками с большой дороги, а скорее полукриминальными бизнесменами и чиновниками.
Воительница кратко.
Краткое содержание повести «Воительница». 1866 год.
Известная рассказчику кружевница Домна Платоновна «имеет знакомство самое необъятное и разнокалиберное» и уверена, что этому она обязана одной простотой и «добростью». Люди же, по мнению Домны Платоновны, подлые и вообще «сволочь», и верить никому нельзя, что подтверждается частыми случаями, когда Домну Платоновну обманывают. Кружевница «впоперек себя шире» и постоянно жалуется на здоровье и могучий сон, от которого переносит много горя и несчастий. Нрав у Домны Платоновны необидчивый, она равнодушна к заработку и, увлекаясь, подобно «художнице», своими произведениями, имеет много приватных дел, для которых кружева играют только роль «пропускного вида»: сватает, отыскивает деньги под заклады и повсюду носит записочки. При этом сохраняет тонкое обращение и о беременной женщине говорит: «она в своём марьяжном интересе».
Глава первая. Тополь да березка
В трактовом селе Отраде, на постоялом дворе, ослоненном со всех сторон покрытыми соломою сараями, было еще совсем темно.
В этой темноте никак нельзя было отличить стоящего здесь господского тарантаса от окружающих его телег тяжелого троечного обоза. А около тарантаса уж ворочается какое-то существо, при этом что-то бурчит себе под нос и о чем-то вздыхает. Существо это кряхтит потому, что оно уже старо и что оно не в силах нынче приподнять на дугу укладистый казанский тарантас с тою же молодецкою удалью, с которою оно поднимало его двадцать лет назад, увозя с своим барином соседнюю барышню. Повертевшись у тарантаса, существо подошло к окошечку постоялой горницы и слегка постучалось в раму. На стук едва слышно отозвался старческий голос, а вслед за тем нижняя половина маленького окошечка приподнялась, и в ней показалась маленькая седая голова с сбившеюся на сторону повязкой.
– Что, Никитушка? – спросила старушка.
– Пора, Марина Абрамовна.
– Пора?
– Да холодком-то полегче отъедем.
– Ну, пора так пора.
– Буди барышень-то. Я уж подмазал, закладать стану.
Никитушка опять пошел к тарантасу, разобрал лежавший на козлах пук вожжей и исчез под темным сараем, где пофыркивали отдохнувшие лошадки.
Через полчаса тарантас, запряженный тройкою рослых барских лошадей, стоял у утлого крылечка. В горнице было по-прежнему темно, и на крыльце никто не показывался. Никитушка нередко позевывал, покрещивал рот и с привычною кучерскою терпеливостью смотрел на троечников, засуетившихся около своих возов. Наконец на высоком пороге показалась стройная девушка, покрытая большим шейным платком, который плотно охватывал ее молодую головку, перекрещивался на свежей груди и крепким узлом был завязан сзади. В руках у девушки был дорожный мешок и две подушки в ситцевых наволочках.
– Здравствуй, Никита, – приветливо сказала девушка, пронося в дверь свою ношу.
– Здравствуйте, барышня, – отвечал седой Никитушка. – Что это вы сами-то таскаете?
– Да так, это ведь легкое.
– Дайте, матушка, я уложу.
И Никитушка, соскочив с козел, принял из рук барышни дорожный мешок и подушки.
– Какое утро хорошее! – проговорила девушка, глядя на покрывшееся бледным утренним светом небо и загораживая ручкою зевающий ротик.
– День, матушка Евгения Петровна, жаркий будет! Оводье проклятое доймет совсем.
– То-то ты нас и поднял так рано.
– Да как же, матушка! Раз, что жар, а другое дело, последняя станция до губерни-то. Близко, близко, а ведь сорок верст еще. Спознишься выехать, будет ни два ни полтора. Завтра, вон, люди говорят, Петров день; добрые люди к вечерням пойдут; Агнии Николаевне и сустреть вас некогда будет.
А пока у Никитушки шел этот разговор с Евгенией Петровной, старуха Абрамовна, рассчитавшись с заспанным дворником за самовар, горницу, овес да сено и заткнув за пазуху своего капота замшевый мешочек с деньгами, будила другую девушку, которая не оказывала никакого внимания к словам старухи и продолжала спать сладким сном молодости. Управившись с собою, Марина Абрамовна завязала узелки и корзиночки, а потом одну за другою вытащила из-под головы спящей обе подушки и понесла их к тарантасу.
– Где ж Лиза, няня? – спросила ее Евгения Петровна, остававшаяся все это время на крылечке.
– Где ж, милая? Спит на голой лавке.
– Не встала еще? – спросила с удивлением девушка.
– Да ведь как всегда: не разбудишь ее. Побуди поди, красавица моя, – добавила старуха, размещая по тарантасу подушки и узелки с узелочками.
Красавица ушла с крылечка в горницу, а вслед за нею через несколько минут туда же ушла и Марина Абрамовна. Тарантас был совсем готов: только сесть да ехать. Солнышко выглянуло своим красным глазом; извозчики длинною вереницею потянулись со двора. Никитушка зевнул и как-то невольно крякнул.
– Ну что это, сударыня, глупить-то! Падает, как пьяная, – говорила старуха, поддерживая обворожительно хорошенькое семнадцатилетнее дитя, которое никак не могло разнять слипающихся глазок и шло, опираясь на старуху и на подругу.
– Носи ее, как ребеночка малого, – говорила старуха, закрывая упавшую в тарантас девушку, села сама впереди против барышень под фордеком и крикнула: – С Богом, Никитушка.
Тарантас, выехав со двора, покатился по ровной дороге, обросшей старыми высокими ракитами.
Некуда
2 стр. →
Страницы: 1 →Всего 85 страниц
«Онлайн-Читать.РФ», 2017-2023Обратная связь
Главы девятнадцатая — двадцатая
Иван убежал и долго скитался, пока Груша, явившаяся в виде девочки с крылышками, не указала ему путь. На этом пути Иван встретил двух стариков, у которых забирали в солдаты единственного сына, и согласился служить вместо него. Старики справили Ивану новые документы, и тот стал Петром Сердюковым.
Попав в армию, Иван попросился на Кавказ, чтобы «скорее за веру умереть», и прослужил там больше пятнадцати лет. Однажды отряд Ивана преследовал кавказцев, ушедших за Койсу-реку. Несколько солдат погибло, пытаясь навести через реку мост, и тогда вызвался Иван, решив, что это лучший случай, «чтобы жизнь кончить». Пока он плыл через реку, его оберегала Груша в виде «отроковицы примерно в шестнадцать лет», от смерти крыльями отгораживала, и Иван вышел на берег невредимым. После он рассказал полковнику о своей жизни, тот послал бумагу узнать, правда ли была убита цыганка Груша. Ему ответили, что убийства не было, а Иван Северяныч Флягин умер в доме у крестьян Сердюковых.
Полковник решил, что у Ивана от опасности и ледяной воды помутился ум, произвёл его в офицеры, отправил в отставку и дал письмо «к одному большому лицу в Петербург». В Питере Ивана устроили «справщиком» в адресный стол, но карьера его не пошла, поскольку досталась ему буква «фита», фамилий на которую встречалось очень мало, и доходу с такой работы почти не было.
В кучера Ивана, благородного офицера, не брали, и он пошёл артистом в уличный балаган изображать демона. Там Иван заступился за молоденькую актрису, и его выгнали. Деться ему было некуда, он пошёл в монастырь и скоро полюбил тамошний жизненный уклад, похожий на армейский. Стал Иван отцом Измаилом, и приставили его к лошадям.
Путешественники начали спрашивать, страдает ли Иван «от беса», и тот рассказал, что его искушал бес, прикинувшийся красавицей Грушей. Один старец научил Ивана прогонять беса молитвой, стоя на коленях.
Молитвой и постом Иван справился с бесом, но скоро ему начали докучать мелкие бесенята. Из-за них Иван случайно убил монастырскую корову, приняв её ночью за чёрта. За это и другие прегрешения отец игумен на всё лето запер Ивана в погребе и велел молоть соль.
В погребе Иван начитался газет, начал пророчествовать, и напророчил скорую войну. Игумен перевёл его в пустую избу, где Иван и прожил всю зиму. Вызванный к нему лекарь не смог понять, пророк Иван или сумасшедший, и посоветовал пустить его «пробегаться».
«На один вложенный рубль кальянные приносят больше, чем любой ресторан»
— Расскажи про «Наше место». Сколько заведений насчитывает сеть?
— Сейчас три действующих: одно — на Кави Каджми,5, другое — на Чистопольской, 46, третье — в Иннополисе.
— Когда открывал первое заведение?
— В 2014 году, оно располагалось напротив заведения на Чистопольской, которое работает сейчас.
— Сколько средств тогда вложил?
— Тогда 1,5 млн рублей. Но это был первоначальный вклад, потом мы добавляли денежные средства. Наверное, в итоге вышло плюс-минус 2—2,5 млн рублей.
— За какое время окупились вложения?
— Мой бывший партнер заключил пари со своим братом. Мы сказали, что за полгода окупим заведение. Он ответил: «Так не бывает. Если вы окупите за полгода, я вам поставлю ящик шампанского». Мы сказали: «Окей». И окупились за три месяца. В продвижении помог мой личный бренд. Я просто выкладывал процесс ремонта на своей личной странице в «Инстаграме» и во «ВКонтакте». И люди начали активно вступать в группу — несколько тысяч подписчиков набежали сами.
У меня была постоянная боязнь, что никто не придет. В первый день у нас была полная посадка. Одному из кальянщиков даже стало плохо. Несколько лет подряд было много народа. И у меня все равно каждый день было опасение, что сегодня никто не придет. Но каждый раз все было хорошо.
— Изначально ведь «Наше место» задумывалось как кальянная? Почему постепенно решил отходить к формату кафе?
— Я бы не сказал, что мы уходим в формат кафе. Мы так же остаемся кальянной, кальян в наших заведениях — сильная сторона, хотя и кухня развивается достойно. Я сам постоянно ем нашу еду, и она объективно вкусная. За качество мне как минимум не стыдно. Просто мы хотим развиваться.
— Когда ты ввел кухню?
Сейчас мы делаем полное переформатирование заведения на Кави Наджми. Я там забрал нулевой этаж. Мы там делаем кухню с очень крутой подачей. Пригласили «прокачанного» повара из Москвы. Он нам помогает. Блюда выглядят как в хорошем ресторане. Есть же так называемая проработка меню, и когда повар начал выносить эти блюда, я был в шоке. Не ожидал, что будет так красиво и вкусно. В меню будут элементы из разных кухонь — роллы, интересные закуски, супы, горячее. Также мы останемся кальянной. Полностью обновляем интерьер. Хотим сделать бар — не буду говорить название заведения, которое будет помогать в этом.
С кальянными все понятнее: их сделать проще, и они маржинальнее. То есть на один вложенный рубль они приносят больше, чем любой ресторан. Но тут же дело не в деньгах. Дело в том, чтобы было интересно. Это новая область, и я о ней почти ничего не знаю. Интересно войти в нее и сделать так, чтобы людям нравилось. Мы же это делаем для того, чтобы люди получили удовольствие. Наша миссия — создать уют, качественный сервис, комфорт доступными для всех.
2.
Сегодняшний читатель, скорее всего, вообще не поймёт, из-за чего на Лескова так сильно рассердились современники: роман кажется довольно невинным.
Центральный персонаж «Некуда», вчерашняя институтка Лиза Бахарева, мечтает об обновлении собственной жизни, саморазвитии и общении с людьми, у которых слово не расходится с делом. Она покидает родительский дом, поселяется в коммуне социалистов и влюбляется в одного из них — благородного Вильгельма Райнера, сына швейцарского пастора. В конце романа Райнер отправляется сражаться за дело восставших поляков (Имеется в виду Польское восстание 1863–1864 годов. Восстание было поднято представителями польской шляхты, его целью было восстановление Речи Посполитой в границах 1772 года. К восстанию вели многие события конца 1850-х — начала 1860-х годов. Повстанцы вели ожесточённые бои против российских войск, но в конце концов восстание было подавлено. Многие его участники были казнены или направлены на сибирскую каторгу.), его арестовывают и приговаривают к казни. Лиза, поехавшая проститься с ним, простужается в дороге и умирает от воспаления лёгких.
Вторая сюжетная линия связана с уездным доктором Дмитрием Розановым, который по настоянию расположенной к нему Лизы уезжает от семейного неблагополучия в Москву, тоже ненадолго увлекается социалистическим учением, посещает салон маркизы де Бараль, где слушает умные разговоры о «красных» и «белых», но, разочаровавшись, бежит и от социалистов, и от либералов, и от настигшей его жены, а в финале романа успокаивается отношениями с Полинькой Калистратовой и должностью полицейского врача в Петербурге.
Бытописательство, психологическая проза, социальный роман — вроде бы ничего необычного. Но при ближайшем рассмотрении сквозь этот сюжетный рисунок проступает тоска и потерянность, судя по всему переполнявшие Лескова в начале 1860-х. Презиравшие институт семьи нигилисты, едко высмеянные автором, оказались в тупике, но и сам он в это время был «разбит на одно колено»: с женой разъехался, с дочкой не общался. Доктор Розанов забрал дочь у капризной жены — Веру Лескову до поступления в пансион растила взбалмошная мать (См.: Лесков А. Н. Жизнь Николая Лескова: В 2 т. М.: Худ. лит., 1984. Т. 2. С. 111–130. Некоторые сведения о не слишком счастливой судьбе Веры Николаевны Ноги, урождённой Лесковой, содержатся также на сайте Музея И. С. Тургенева в Орле (URL: http://www.xn––––8sbfdicalt1ar7azajf.xn––p1ai/leskov_p_9.html. Дата обращения: 28.02.2020).)
На ножах
1870 год.
Краткое содержание романа
В уездный город возвращается Иосаф Платонович Висленев, осуждённый в прошлом по политическому делу. Его встречают сестра Лариса, бывшая невеста Александра Ивановна, впоследствии неожиданно вышедшая замуж за генерала Синтянина, о котором идёт «ужасная слава». Среди встречающих также майор Форов, объявляющий, что никогда не женился бы ни на ком, кроме своей «умной дуры» Катерины Астафьевны. Незадолго до приезда брата Ларисе делает предложение «испанский дворянин» помещик Подозеров. Висленев приезжает с Павлом Гордановым. На вечере у Бахаревых Горданов объявляет себя противником восхваления женского ума и эмансипации, а после встречается с бывшей любовницей Глафирой Акатовой, вышедшей замуж за богача Бодростина, чтобы помогать деньгами «общему делу», но всех перехитрившая Глафира требует у «каторжной совести» Горданова убийства её «зажившегося» мужа. Ночью Висленев вскрывает портфель с деньгами, который передаёт ему на хранение Горданов, но видит в саду женскую фигуру в зелёном платье. Наутро Висленев пытается выяснить, кому принадлежит привидевшееся ему зелёное платье, и, не найдя хозяйки, уезжает к Форовым.
Форова.
Форова встречает генеральшу с падчерицей Верой, отъезжающих на хутор, и узнает, что ночью Вера с криком «Кровь!» указала на висленевский флигель. Висленев знакомится со священником Еван-гелом Минервиным, писавшим в прошлом статьи, и увязывается с ним и Форовым на рыбалку. Они рассуждают о сущности христианства, но Висленев ни барона фон Фейербаха, ни Ренана, ни Златоуста не читал и заявляет превосходство пользы над знаниями. Он признается, что не любит России, где «ни природы, ни людей». После разразившейся грозы путники встречают старика Бодростина, который увозит Висленева в гости, оставляя Форова считать Иосафа «межеумком». Глафира Васильевна получает письмо от Подозерова, прочтя которое делает вывод, что тот «бежит ее». Генрих Ропшин, «нескверный и неблазный» молодой человек, приносит ей другое письмо, Глафира читает и, объявляя себя нищей, падает в обморок. Рассказчик «откочёвывает» в Петербург, где в уксусе «сорока разбойников» выбираются в свет новые «межеумки».
Чем это ценно сейчас?
Роман написал полтора столетия назад, но тем не менее выглядит вполне современным. Разве устарела его основная тема: превращение пылких идеалистов в беспринципных социальных хищников? Разве мы не знаем примеров, как юноши бледные, чьи взоры горели в 70-80-х годах прошлого века, в 90-е годы трансформировались в бандитов и полукриминальных бизнесменов (или чиновников и политиков, решающих личные проблемы за государственный счет)?
Но самое главное для Лескова (и, думаю, для нас тоже) — это само выражение «на ножах», давшее название роману. В тексте это подробно объясняется. «На ножах» означает, что общество расколото, поляризировано, что никто никому не доверяет — не только «чужим», «но и своим». Все ожидают от другого пакости и готовы дать отпор. Ну, при ближайшем рассмотрении не все, но очень многие. И прежде всего те, кого сейчас бы мы назвали медийными персонами, генераторами мнений.
И это взаимное озлобление, вооружение друг против друга оказывается неизбежным следствием нигилизма, то есть отказа от безусловных нравственных принципов. Если вначале этот отказ мотивируется тягой к справедливости и мечтой о всеобщем счастье, то после превращается в банальное «обогащайтесь». И тогда человек человеку становится волк. Не потому что капитализм к тому вынуждает, а потому что от превращения в волка нас удерживает лишь духовное начало. Соскреби его — и обнажатся клыки… то есть ножи.
Лучи света
Но этот огромный (800 страниц!) роман — не только криминальная история, не только паноптикум духовных жертв нигилизма. Есть там герои противоположного плана, в которых Лесков вкладывал, как мне кажется, самые светлые стороны своей души.
Это прежде всего провинциальный священник Евангел, «поэтический поп», как называют его друзья, — человек солнечный, остроумный, неплохо образованный, но при том ни на кого не давящий авторитетом, старающийся всех понять.
Это пожилой отставной майор Форов, который относит себя к нигилистам старого образца — парадоксальный пример человека крайне совестливого, абсолютно честного, нелицеприятного, сострадательного, и при том позиционирующего себя как атеиста. Закадычный друг отца Евангела. В финале дается некий намек, что на смертном одре он уверовал.
Это жена Форова (и тетка Висленева) Катерина Астафьевна, глубоко верующая православная христианка — горячая, порывистая, не слишком образованная, но, что называется, с большим сердцем.
Это молодой чиновник Подозёров (некоторые литературоведы полагают, что в Подозерове Лесков напрямую описал себя), человек честный, принципиальный, совершенно бескомпромиссный, готовый жизнь отдать за други своя, и не только даже за други, но и вообще за любого человека, которого ему жалко. «Испанский дворянин», как его называют окружающие (тут подразумевается герой популярной в те годы пьесы французских драматургов-соавторов Адольфа Д’Эннери и Филиппа Дюмануара «Дон Сезар де Базан»).
Кадр из фильма «На ножах», 1998, реж. А. Орлов
И наконец, это молодая генеральша Александра Ивановна Синтянина, вся жизнь которой — подвиг. Ради того чтобы спасти от каторги людей, которых выдал на допросе ее бывший жених, Висленев, она соглашается выйти замуж за пожилого и крайне неприятного типа, генерала Синтянина, начальника тайной полиции того неназванного провинциального города, где происходит основное действие «На ножах». Старик Синтянин — типичный «домашний тиран», загнавший в гроб прежнюю жену, от которой у него осталась маленькая дочка Вера, глухонемая. Александра Ивановна становится для девочки любящей матерью, умудряется укротить бешеный нрав старого генерала, который постепенно проникается к ней если и не любовью, то искренней симпатией и уважением. Женщина она энергичная и умная, видящая людей насквозь. Глубоко верующая и при этом не ханжа и не фанатичка.
Собственно, весь роман и построен как противостояние, с одной стороны, компании ненавидящих друг друга «пауков в банке», нигилистов Горданова, Бодростиной, Висленева и Кишенского, и с другой — дружеской компании отца Евангела, Форовых, Синтяниной и Подозерова. Это противостояние не только на словах — дело доходит и до дуэли между Подозеровым и Гордановым, где тот подло, в нарушении всех дуэльных правил, убивает «испанского дворянина». Который остается жив лишь волею случая (и автора). Затем Горданов клевещет на отца Евангела и Форова, из-за чего их обвиняют в организации крестьянского бунта и сажают в тюрьму.
1.
Выход в свет самого первого романа Лескова «Некуда» навсегда изменил траекторию его литературного пути. Господина Стебницкого (под этим псевдонимом роман вышел в 1864 году) возненавидели. Он написал потом ещё около тридцати томов, беллетристики и публицистики, создал несколько шедевров, среди которых и «Леди Макбет Мценского уезда», и «Запечатлённый ангел», и «Очарованный странник», и «Левша», и «Захудалый род», и, конечно, «Соборяне», тем не менее и в некрологах все дружно писали про «Некуда» и сопровождавший его выход скандал.
Роман включал несколько пародийных портретов реальных лиц, не узнать прототипов было невозможно. В итоге либеральные издания объявили, что господин Стебницкий сочинил донос на нигилистов и, скорее всего, сотрудничает с III отделением. И то и другое было неправдой. Если этот роман — донос, то странный: среди главных героев этой книги есть честные, чистые душой нигилисты. Сотрудничество же с власть имущими, тем более с полицией, Лескову всегда претило. Это на него летели доносы в III отделение. Но всё это окончательно ясно стало лишь теперь, когда можно заглянуть в архивы.
История отторжения романа насчитывает около полутора веков. Между тем попытка беспристрастного его прочтения приводит к самым неожиданным открытиям.
Главное из них: «Некуда» — едва ли не самая интимная книга Лескова. В ней сформулировано его кредо, актуальное для 1860-х годов, по всем основным общественным, политическим и личным вопросам. Последнее особенно ценно, потому что о личном Лесков молчал и в публицистике, и в письмах, которых к тому же от этих лет осталось совсем немного. Особенно ценно, что откровения эти звучат как бы вопреки замыслу автора. У него просто недоставало опыта, чтобы хорошенько спрятаться в других персонажах, чтобы замаскироваться.
Дмитрий Писарев. Портрет 1880-х годов. Статья Писарева «Прогулки по садам российской словесности», в которой он обрушился на роман «Некуда», спровоцировала бойкот писателя во многих журналах.
«Некуда». Издание книготорговца-типографа Маврикия Осиповича Вольфа. 1867 год.
Главы десятая — четырнадцатая
Ушёл Иван из родного имения и попал на ярмарку, где увидел, как цыган пытается продать мужику негодную лошадь. Будучи на цыган в обиде, Иван помог крестьянину. С этого дня он начал ходить по ярмаркам, «руководствовать бедных людей» и постепенно стал грозой всех цыган и барышников.
Один князь из военных просил Ивана открыть секрет, по которому он лошадей выбирает. Начал Иван учить князя, как отличить хорошую лошадь, но тот науку усвоить не смог и позвал его служить у себя конэсером.
Три года жил Иван у князя «как друг и помощник», выбирал коней для армии. Иногда князь проигрывался и просил у Ивана казённых денег отыграться, но тот не давал. Князь сначала сердился, а потом благодарил Ивана за верность. Загуливая сам, Иван отдавал деньги князю на сохранение.
Однажды князь уехал на ярмарку и вскоре велел прислать туда кобылицу, которая очень нравилась Ивану. От огорчения тому захотелось запить, но некому было оставить казённые деньги. Несколько дней Ивана «бес томил», пока не помолился он на ранней обедне. После этого ему полегчало, и отправился Иван в трактир чай пить, где повстречал нищего «из благородных». Тот выпрашивал у публики водку и на потеху закусывал её стеклянной рюмкой.
Пожалел его Иван, поставил ему графин водки и посоветовал бросить пить. Нищий ответил, что перестать пить ему не позволяют его христианские чувства.
Показал нищий Ивану свой дар мгновенно трезветь, который объяснял природным магнетизмом, и посулился снять с него «запойную страсть». Нищий заставил Ивана пить рюмку за рюмкой, делая над каждой пассы руками.
Так «лечился» Иван до вечера, всё время оставаясь в здравом уме и проверяя, целы ли казённые деньги за пазухой. В конце концов, собутыльники поссорились: нищий считал любовь священным чувством, а Иван твердил, что всё это пустяки. Их вышибли из трактира, и нищий привёл Ивана в «гостиное место», полное цыган.
В этом доме Ивана очаровала певица, красавица-цыганка Груша, и он бросил к её ногам все казённые деньги.