Тонио Крегер
Томас Манн
Зимнее солнце, стоявшее над тесным старым городом, за слоем облаков казалось лишь молочно-белым, блеклым сиянием. В узеньких улочках меж домов с островерхими крышами было сыро и ветрено; время от времени с неба сыпалось нечто вроде мягкого града – не лед и не снег.
В школе кончились занятия. На мощеный двор и через решетчатые ворота на улицу ватагами выбегали освобожденные узники, чтоб тотчас же разбрестись кто куда. Школьники постарше левой рукой степенно прижимали к плечу сумки с книгами, а правой – выгребали против ветра, спеша к обеду. Мелкота бежала веселой рысцою, так что снеговая каша брызгами разлеталась во все стороны, а школьные пожитки тарахтели в ранцах из тюленьей кожи. Впрочем, все мальчики, независимо от возраста, с почтением во взоре снимали фуражки перед Вотановой шляпой и Юпитеровой бородой размеренно шагавшего старшего учителя…
– Ну, скоро ты, Ганс? – спросил заждавшийся на улице Токио Крёгер и, улыбаясь, двинулся навстречу другу, который выходил из ворот и, увлеченный разговором с товарищами, совсем уж было собрался уйти с ними…
– А что? – спросил тот, взглянув на Тонио. – Ах да! Ну, ладно, пройдемся немного.
Тонио не отвечал, глаза его стали грустными. Неужто же Ганс позабыл и только сейчас вспомнил, что они уговаривались сегодня часок-другой погулять вдвоем? А он-то весь день радовался этому уговору!
– Ну, прощайте, друзья! – сказал товарищам Ганс Гансен, – Мы с Крёгером еще немного пройдемся.
И они свернули налево, в то время как остальные пошли направо.
Ганс и Тонио могли позволить себе эту прогулку после занятий, так как Дома у того и. у другого обедали в четыре часа. Отцы их были крупными негоциантами, занимали выборные должности и пользовались немалым влиянием в городе. Ганссны из рода в род владели обширными лесными складами внизу у реки, где мощные механические пилы с шипением и свистом обрабатывали древесные стволы. Тонио был сыном консула Крёгера, того самого, чье фирменное клеймо – широкое и черное – красовалось на больших мешках с зерном, которые ломовики целыми днями развозили по улицам, и чей поместительный старый дом, доставшийся ему от предков, слыл самым барственным во всем городе… Друзьям то и дело приходилось снимать фуражки при встрече со знакомыми, среди которых попадались и такие, что первыми почтительно здоровались с четырнадцатилетними мальчуганами…
У обоих были переброшены через плечо сумки с книгами, оба были хорошо и тепло одеты: Гане – в бушлат, с выпущенным наружу синим воротником матроски, Тонио – в серое пальто с кушаком. Ганс, по обыкновению, был в датской матросской шапочке с короткими лентами, из-под которой выбивалась прядь белокурых волос. Статный, широкоплечий, узкобедрый, с открытым и ясным взглядом серо-голубых глаз, он был очень хорош собою. Под круглой меховой шапкой Тонио виднелось смуглое, тонкое лицо южанина и глаза с тяжелыми веками; оттененные чуть заметной голубизной, они мечтательно и немного робко смотрели на мир…
Рот и подбородок Тонио отличались необыкновенно мягкими очертаниями.
Походка у него была небрежная и неровная, тогда как стройные ноги Ганса, обтянутые черными чулками, ступали упруго и четко.
Тонио не говорил ни слова. У него было тяжело на сердце. Нахмурив разлетные брови, вытянув губы, как бы для того, чтобы свистнуть, и склонив голову набок, он сурово смотрел вдаль. Этот наклон головы и хмурое выражение лица были характерны для него.
Внезапно Ганс взял Тонио под руку и слегка покосился на своего друга, он ведь отлично знал, что с ним творится. И хотя Тонио еще некоторое время хранил молчание, на душе у него сразу полегчало.
Тонио Крегер. Манн Томас
Тонио Крегер.
Новелла (1903)
Тонио Крегер —
главное действующее лицо новеллы, одной из первых у Томаса Манна «новелл о
художнике».
Т. К. в двух
начальных эпизодах новеллы предстает перед читателем юношей сперва
четырнадцати, затем шестнадцати лет. Отпрыск некогда богатого, но неуклонно
хиреющего бюргерского семейства (вариация на тему «Будденброков») в
прибалтийском городе, сын ганзейского консула и экстравагантной матери,
уроженки романского юга, натуры музыкальной и артистической, он тяготится своей
непохожестью на других: необычностью своего «дурацкого» имени (он
«предпочел бы называться Генрихом или Вильгельмом»), своей
внешностью: вялый мечтательный брюнет, он чувствует себя «отщепенцем»
среди белокурых и голубоглазых северян, особенно переживая эту свою
неполноценность рядом с другом и одноклассником, стройным, кудрявым, спортивным
и поверхностным Гансом Гансеном и обворожительной хохотушкой Ингой Хольм,
предметом его робких и безнадежных юношеских воздыханий. Катастрофическая
неловкость на уроке танцев, выставившая его на всеобщее, в том числе и Ингино,
посмешище, лишь один из виртуозно расставленных автором акцентов, отделяющих Т.
К. от остального человечества, здорового, жизнерадостного и заурядного. Эти
«знаковые» приметы оттор-гнутости Т. К. находят разъяснение в
дальнейших эпизодах новеллы, где герой, уже тридцатилетний писатель, покинувший
родной город (старинный род Крегеров пришел в полный упадок, отец его умер,
мать после годичного траура вышла замуж за музыканта-итальянца и уехала за ним
в «голубые дали», фамильный дом объявлен к продаже), беседует об
искусстве со своей подругой, русской художницей Лизаветой Ивановной. В этих
беседах все очевидней выявляется горькая убежденность Т. К. в том, что удел
художника предполагает, по сути, отказ от жизни в привычном,
«житейском» смысле этого слова,`всецело подчиняя существование творца
лишь одной цели — его искусству.
Беда Т. К. как
раз в том и состоит, что он не способен принять этот удел без боли, как
величайшее отличие, а продолжает мечтать о простейших мирских радостях
заурядной жизни, за что бескомпромиссная Лизавета и обзывает его
«заблудшим бюргером». Последний поворот сюжета завершает болезненную,
во многом глубоко личную и выстраданную автором тему по принципу музыкального
контрапункта, где внешняя и событийная достоверность описываемого таит в себе
символическую многозначность деталей: снова оказавшись в родном городе, Т. К.
посещает отчий дом и едва его узнает — в знакомых с детства комнатах
разместилась народная библиотека, литература как бы съела его прошлое. Самого
его на родине тоже не признают и чуть не арестовывают, приняв за давно
разыскиваемого афериста.
